Тугая Струя Правды, или Скупой Сапер Плачет Дважды

"Гибридизация литературная
От скрещения Брюсова и Бальмонта явился Гумилев, от Брюсова и Блока — Пяст, от Брюсова и Белого — Ходасевич, от Брюсова и Иванова — Волошин. («И все они, по Фрейду, ненавидели отца», — сказала Н.) И у него еще осталось сил на старости лет произвести от Северянина — Шенгели, а от Пастернака — Антокольского. От скрещения Бальмонта и Сологуба явился Рукавишников, а от скрещения Б. Окуджавы и Ю. Кузнецова — Высоцкий."
(М.Л.Гаспаров "Записи и Выписки")

Всегда недоумевал: что ж такое он понимал под "скрещением", с такими результатами?

Мел

От зноя в душном воздухе иглится
Седая грань. Простор туманно-бел.
В горах сквозь мелко скрученные листья
Дымится глыба, отливает мел.

В кустарнике печет, и слышен плеск
Сухого зноя, трущихся потоков.
Слепит глаза и обжигает блеск
Воздушной толчеи, возникших стекол.

Я запустил слепящий камень ввысь —
Он высек в зное белый кипарис.

Еще один косым углом вонзился
В пустое небо!
                        О, пойдем со мной
Туда, где роща белых кипарисов
Восстала над бесплодною землей.
(1970)

( Навеянностное )

Для того, кто по-прежнему молод,
Я во сне напоил лошадей.
Мы поскачем во Францию-город
На руины великих идей.

Мы дорогу найдем по светилам,
Хоть светила сияют не нам.
Пропылим по забытым могилам,
Прогремим по священным камням.

Нам чужая душа — не потемки
И не блеск Елисейских Полей.
Нам едино, что скажут потомки
Золотых потускневших людей.

Только русская память легка мне
И полна, как водой решето.
Но чужие священные камни,
Кроме нас, не оплачет никто.

(1980)

Он видел больше, чем его глаза,
Он тронул глубже зримого покрова,
Он понял то, о чём сказать нельзя,
И, уходя, не проронил ни слова.

Хотя он не оставил ничего,
Молчание его подобно грому.
Все говорят и мыслят за него,
Но говорят и мыслят по-другому.

Обезумело слово "вперед",
Обернулось оно человеком,
Что повёл за собою народ,
Словно чёрт в помешательстве неком.
По волнам, головам напрямик,
Распевая ударные песни.
И в такой он толкнулся тупик,
Что глаза на затылок полезли.
И тогда он увидел народ,
И глаза у народа открылись
Оттого, что у слова "вперед"
На затылке глаза очутились.

Юрий Кузнецов, кто ж еще. Стихотворение не из ловких, но пойманный чуждым по строению души поэтом образ "слова, обернувшегося человеком", греет мне аспергерское сердце. Да, мы так умеем.

Сказка о Золотой Звезде

Поехал на рыбалку генерал
И место целым штабом выбирал.
– Годится? – гаркнул он на божьи мели.
– Так точно! – офицеры возгремели.

– Где удочка? – готова честь по чести,
Крючок на месте и червяк на месте.
– А где же стопка? – стопку опрокинул
За воротник – и удочку закинул.
[...]
И три минуты свита не мигала.
Но на виду удача генерала,
И слово генерала на слуху:
– А, золотая рыбка! На уху!

Но, красотой и разумом блистая,
Возговорила рыбка золотая:

– Пусти меня, служивый, а за дружбу
Я сослужу тебе большую службу:
Достаточно желанья твоего… –
Но генерал не слушал ничего:

– Чего желать, когда я всё имею:
И армию, и волю, и идею,
Звезду героя, голос депутата,
Том мемуаров, ореол и злато,
И то сказать, жена и дочь в меху,
Сын – дипломат… Немедля на уху!

Подобной речи с трепетом внимая,
Раздумалась и молвит золотая:
– Герой! Моя судьба не в той воде,
Но что ты скажешь о второй Звезде?

И он махнул: – Согласен на вторую! –
И бросил в воду рыбку золотую.

И грянул гром! Ни свиты, ни машин.
В широком поле он стоит один,
В солдатской гимнастёрке, и зажата
В его руке последняя граната.

А на него идут со всех сторон
Четыре танка из иных времён.

(1981)

Черный Подсолнух

Он пророс из глухого колодца.
Но однажды глубокая мгла,
Затмевая высокое солнце,
На цветущий подсолнух легла.

Свет померк. В небесах ослеплённых
Вместо солнца возникло пятно.
От него отвернулся подсолнух.
Поле пусто, сомненье темно.

Он не поднял потухшего взгляда
К высоте просветлённых небес.
Осквернённой святыни не надо!
Ждал он ночи… И ночью воскрес.

Мёртвым светом его охватило,
Он уже не внимал ничему.
Только видел ночное светило,
Присягая на верность ему.
(1977)

Добрейший, талантливый Мирослав Немиров. На рубеже 90х-нулевых его было много, и всё как-то мило и человечно. Про то, как революция продлила жизнь Маяковскому, про особую евтушенковскую рифму, смешные концептуальные стишки... Когда-то попросил его написать про Юрия Кузнецова, он обещал, но отвлекся. 54 года, ох и эх...